— Я вот не попал на этот праздник и не попробовал, — Олег рылся в медицинской сумке санинструктора.
— Всю жизнь жалеть будешь! А я — вспоминать и радоваться!
— Счастливый!
— Это верно, я счастливый. Мне так повезло!.. Сейчас вот избавлюсь от проклятия, и начнётся совершенно другая жизнь. — Он сделал паузу, посмотрел на Зимогора болезненным, блестящим взором. — Хочешь, скажу, что у меня там?
— Сейчас выдавим — узнаем, — дипломатично сказал Олег. — Берёт наркоз?
— У меня там наконечник от жёлтой дарвинской стрелы.
— Что? — ему показалось. Перцев пьян и уже заговаривается.
— Наконечник! От отравленной жёлтой стрелы!
«Наркоз» действовал на него необычно: у лейтенанта начинался пьяный бред. Однако Зимогор продолжал говорить с ним, интуитивно понимая, что это поможет ему перетерпеть боль, когда начнётся операция. И одновременно хотел незаметно вынуть пистолет у него из-под руки.
— Ты постарайся заснуть. Может, ещё спирта дать?
— Не трогай! — мгновенно среагировал он и схватил пистолет. — Это гарантия, что не повезёшь в больницу. Иначе застрелюсь, понял?..
В дверях показался Ячменный, из-за его плеча выглядывал санинструктор.
— Ну что тут у вас?..
— Пошёл вон! — рыкнул Олег, захлопнул дверь и пригрозил лейтенанту. — А ты замолчи! Иначе отвезу в больницу и на пистолет не посмотрю!
— Нет, теперь не отвезёшь! — уверенно заявил Перцев. — Потому что тебе интересно!
— Всё, приступаем! — скомандовал он и стал мыть руки спиртом. — Лежи спокойно. И убери пистолет!
Тот как-то сразу подчинился, спрятал пистолет под матрац, вцепился руками в раскладушку.
— Давай! И не бойся, сейчас мне больнее…
Операция заняла полминуты. Зимогор облил тем же спиртом бедро больного, потом захватил мышцу, из которой торчал желвак, и, помогая коленом, резко надавил. Перцев вёл себя мужественно, не крикнул, не застонал — разве что вытянулся в струнку и остановил дыхание.
Жёлтая кожа на головке нарыва беззвучно лопнула, вытекло немного крови, затем, словно пробка из бутылки, буквально вылетело что-то кроваво-красное и с тупым стуком ударилось о пол. И сразу же из раны заструилась кровь.
Лейтенант облегчённо перевёл дух и сам стал руководить операцией.
— Пусть кровь стечёт… Дай выйти яду.
Зимогор подождал минуту, затем ещё раз омыл ногу спиртом, разорвал упаковку стерильного бинта и стал заматывать бедро.
Лейтенант окончательно расслабился, открыл глаза и, словно роженица, спросил:
— Ну что там? Что это?
— Погоди, ещё не смотрел! — напряжённо откликнулся Олег. — Похоже, стержень вылетел. У чирьев всегда бывает стержень.
— Я тебе сказал, это не чирей! — прикрикнул Перцев.
— Хорошо, забинтую и посмотрю.
Перцев понаблюдал за руками Зимогора, сказал удовлетворённо:
— Ничего, у тебя получается… Главное, ты хладнокровный.
— Ты тоже молодец. Не пикнул, — скрывая подрагивание рук, похвалил Олег.
— Посмотри, посмотри, что там было? — поторопил лейтенант.
Зимогор брезгливо захватил куском бинта то, что вышло из бедра, обмыл спиртом — что-то продолговатое, обросшее белой толстой плёнкой.
— Что? Ну-ка, покажи? — приподнимался лейтенант, стараясь заглянуть то через плечо, то из-под руки Олега. — Дай посмотреть!
— Да погоди ты! — закричал тот, чувствуя раздражение, поскольку угадывал, что может быть скрыто под плёнкой.
Отыскав ножницы в санинструкторской сумке, Зимогор разрезал и содрал плёнку с предмета…
Это был настоящий костяной наконечник стрелы: длинная, широкая и хорошо отшлифованная пластинка с острым концом и кромками, с плоским хвостиком для крепления к древку…
Он сел, утёр рукавом мгновенно вспотевший лоб.
— Каким же образом эта штука попала в тебя? — спросил, рассматривая наконечник.
— По наследству, — серьёзно проговорил он. — Достался мне по наследству…
— Неплохое наследство… Значит, ему по крайней мере шестьсот лет. Когда порох-то изобрели?
— Ему четырнадцать тысяч лет…
— Ого!
— А я не первый раз на свете живу, — серьёзно заметил лейтенант. — И не первый раз в этих местах… Как только приехали сюда, сразу же узнал. Я был здесь, тогда, в другой жизни. Иначе откуда бы мне знать, что есть в этой котловине? Закрою глаза и всё вижу… Растительность немного другая, горы вокруг были чуть повыше, речка текла не тут, под самой горой, а по лугу, где сейчас курганы и высокие травы…
Взгляд его сосредоточился на гвозде, торчащем из стены, и Зимогору показалось, что ещё минута, и он заснёт, однако неподвижные немигающие глаза его остекленели и лишь двигались искусанные, запёкшиеся губы.
— Поэтому как увидел этот хоровод, людей — всё будто вернулось! Они узнали меня, и я многих узнал. Оказывается, не только дух возрождается и живёт много раз, но и тело, облик человека. Всё повторяется с поразительной точностью! Мы узнавали друг друга! Узнавали, понимаешь?! Это было ощущение счастья. И такая радость!.. Я снова стал равным среди гоев. Да!.. Там все друг друга так называли, царские гои, древний род… Наверное, странно звучит, да? — спохватился и привстал лейтенант.
— Нет, я всё хорошо понимаю, — успокоил Зимогор и снова уложил больного. — Закрой глаза и помолчи.
— Скажи, у тебя бывает иногда такое чувство, будто ты уже жил когда-то? — вдруг спросил он, и пристальный, проникающий, как радиация, взгляд остановился на лбу Олега.
— Бывает, — признался Олег, — иногда…
— У меня раньше тоже иногда было. Какие-то неясные воспоминания, ощущения… Это значит, утрачена внешняя связь… Но ничего, поживи тут, и всё вспомнишь. Я пока здесь не очутился, ничего не помнил. Потом началось… Мы вообще ничего не знаем ни о себе, ни о мире. Совсем ничего. А что знаем, такой примитив, но это пока не увидишь и не почувствуешь другого… Я хоть и был на празднике, но его показалось так мало! Да что там… Только раздразнили. Жить всё равно придётся в этом. Потому что так устроено. Надо жить в мире, в котором родился. И так, чтобы избавиться от проклятия.