Сокровища Валькирии. Звёздные раны - Страница 105

105

Они принесли на буровую последний ящик, где, по уверениям Ячменного, лежала пластиковая бутыль с песком, а теперь — запаянные в чёрный полиэтилен столбики «чужого» керна, подставили его под шпиндель, к датчикам, и начали замеры. Прозванивали всё в целом, затем отдельно керн и сам ящик. Радиационный фон столбиков монолитной лавовой породы был даже ниже общего, чуть выше он поднимался, когда проверяли древесину, но это за счёт того, что все долгорастущие, мелкослойные породы деревьев способны накапливать радиацию. Зимогор ничего не объяснял Гнутому, однако тот сообразил сам, предлагал свои варианты исследований, и чем яснее становилось, что в этом ящике никогда не лежало ничего радиоактивного, тем улыбчивее делался мастер, с надеждой ощупывал подрастающие пилочки передних зубов и одновременно приходил в ужас.

— Не может быть! Электронику не обманешь, она бесчувственная! Она же записала рост радиации в скважине! До полутора тысяч рентген! — искал в памяти компьютера данные, тыкал пальцем в экран. — Вот же! Ну что? Каждый подъём трубы с керном зафиксирован! Полный радиационный контроль! И вот, зашкалило даже! Это на песке… Не я же всё это придумал!..

Зимогор вернулся в избушку и с порога увидел, что впечатлительный поэт Ячменный лежит со сложенными на груди руками и открытыми неподвижными глазами — точно покойник.

— Рано умирать собрался, — пробурчал Олег. — Ты сначала в тюрьме насидишься, ущерб выплатишь за счёт гонорара, если хватит, а я тебе лично язык отрежу, чтобы в следующий раз не врал и не вводил в заблуждение. А я ведь почти поверил, что керн подменили!..

— Вы спрашивали, что со мной происходит, — словно умирающий лебедь, приподнял он голову. — Там, в кедровнике… У меня страшнее, Олег Павлович.

— Что — страшнее?

— То, что со мной происходит! Если бы только стихи!.. Творится невероятное!

— Вставай, пошли на буровую! Тебе вообще пить нельзя!

— Да не в том дело! Не в том!.. Я же воспитывался сначала в Доме ребёнка, потом в детский попал, на Украину, — продолжал Ячменный. — Я же подкидыш, Олег Павлович! Люди меня в поезде нашли, «Киев — Москва»… А что я вам про морошку рассказывал?! Про рыжики?! Откуда это?.. Блины с грибами помню, деревню свою помню — Мардасово, не так далеко от Вологды… И матушку помню… И фамилия моя не Ячменный. Это в Доме ребёнка дали, по фамилии проводника, который сдавал… Рыжов фамилия настоящая! Олег Павлович, у меня что, крыша поехала? Я не мог этого знать! Не должен!

Зимогору стало не по себе: начальник партии не бредил, говорил осознанно и горько, делая небольшие паузы, словно собираясь с духом.

— Я всё вспомнил, Олег Павлович! Матушку азербайджанцы подпоили! Она от своего мужа, то есть от моего отца сбежала, с бригадой шабашников… Она влюбилась в одного… А эти сволочи подпоили — матушка была простая и доверчивая… С собой взяли на какую-то стройку. Шабашить поехали на Украину. А я потерялся по дороге, выбрался из вагона на станции и остался… Матушка сейчас в Элисте живёт.

— Ты успокойся, — посоветовал Зимогор, чувствуя неприятный озноб от слов начальника партии. — Можешь поспать, это пройдёт. Переутомление, вот и разыгрались фантазии…

— Это не фантазии, Олег Палыч… Мне женщина сказала — у тебя пробудится память.

— Какая женщина?

— Ну та, цыганка, которая отстегнула меня от колеса и увела… Она спросила, какое у меня есть желание, самое сокровенное. И знаете, когда тебя так спрашивает полуобнажённая женщина, да ещё и ласкает при этом, у мужика должно быть одно желание… А я сказал, что хочу узнать, где я родился, откуда я… Она говорит, хорошо, пройдёт немного времени и ты всё вспомнишь. И я вспомнил… А вы — ничего не происходит!

— Не знаю, как в отношении истории с матушкой, но историю, как подменили керн, ты придумал, — отвернувшись, сказал Зимогор, по-прежнему испытывая к нему зависть при одном упоминании о празднике Радения. — То есть собрался доказывать то, чего не было, да? Хороший приём, продуманный.

— Не верите?! Что керн подменили — не верите?!

— Я проверил: в керновых ящиках радиоактивного материала никогда не лежало. Так что передо мной не валяй дурака, не прикидывайся. Ты поэт! И научился сочинять.

— Это я прикидываюсь?! — завращал он глазами. — Если бы прикидывался!.. Лучше б зубы выросли. Или рога… И беда, что не фантазии! Реальность! Натуральная! Я же всё очень чётко осознаю, помню и понимаю!.. Ну-ка откройте вон тот ящик!

— Твои стихи я уже видел! И завещание получил!

— К чёрту стихи! Открывайте!

— Зачем? Лежи! Проспишься — откроем… — Ячменный вскочил, откинул крышку вьючника.

— Я должен признаться… Чтоб вы поверили. Я ничего не фантазирую! И с керном, и с женщиной, и с матушкой… Нате вот, смотрите! Я вру! Ввожу в заблуждение! Язык мне отрежете!.. Смотрите!

Он вытряхнул на колени коробку из-под чая, разворошил беспорядочный ком рыболовных снастей и достал туго набитый запаянный пластиковый мешочек, похожий на палец от медицинской перчатки, бросил на стол перед Зимогором.

Мешочек стукнул по столешнице, словно внутри лежал тяжёлый молоток.

Зимогор взвесил его в руке, не спеша разрезал и высыпал на ладонь содержимое — тяжёлый иссиня-чёрный крупнозернистый песок. Объём в половину спичечного коробка весил граммов триста…

Ничего, более весомого держать в руках не приходилось…

— Смотрите! — не без удовольствия сказал Ячменный. — Опять скажете — придумал? Или, может, я сам сделал этот песок? Тогда скажите, из чего, если он раз в восемь тяжелее золота! В таблице Менделеева подобного сверхтяжёлого металла нет! Если это не веский аргумент, тогда не знаю! Тогда вы просто не геолог и не честный человек!

105