Сокровища Валькирии. Звёздные раны - Страница 49

— Боже мой! — непроизвольно обронил он.

— Что? Что?! — тревожно спросила она.

— Или я стал богатырём, или здесь что-то с гравитацией…

Она мгновенно потухла, стала опять печальной.

— Подумала, ты вспомнил меня… — обняла за плечи. — Ну, давай неси вон туда!

И указала тонким, изящным подбородком направление.

Зимогор почти бежал по наклонной плоскости луга, разрезая его вкось, а она будто тянула его дальше, дальше и становилась ещё легче. Олег уже был уверен, что всё это — сон, ибо в яви такого не может быть, потому что не может быть никогда.

— Стой! — внезапно приказала Лаксана. — Опусти на землю!

Он исполнил команду беспрекословно. Она же сделала три осторожных шажка вперёд и ткнула пальчиком в расквашенную землю.

— Положи вот здесь что-нибудь.

— Зачем? — изумился он такому капризу.

— Это точка, которую вы искали весь день, чтоб пробурить скважину, — она по-прежнему оставалась печальной. — Завтра отстреляете её инструментом и ты убедишься, что это был не сон.

Он уже верил, что всё происходящее не сон, однако достал из кармана первое попавшееся под руку — складной нож американской морской пехоты, выбросил лезвие и вонзил в землю.

И подумал: если он лунатик и всё происходящее — плод затмения разума, то пропал ножик: отыскать его даже днём среди этих просторов будет невозможно…

— Ну вот, а теперь назад! — велела она. Олег вынес её к каменным развалам, но прежде чем соскочить с его рук, Лаксана внезапно поцеловала его в губы и прильнула губами к уху.

— Теперь вспомнил?..

— Нет, — ошалело признался он, чувствуя, как волна сильнейшего возбуждения охватывает плоть и руки уже вряд ли добровольно разомкнутся.

— Отпусти меня, — вдруг холодно вымолвила она и тем самым будто разорвала объятия.

Он поставил её на камень, и она в тотчас же побежала вниз. И ему ничего не оставалось делать, как, рискуя разбиться, лететь за ней, почти невидимой ночью, по замшелому и осклизлому курумнику.

Всё-таки Зимогор думал, что Лаксана остановится возле угасающего костра, но она даже не замедлила бега, порскнула мимо и пропала во тьме кедровника. Он бежал за ней скорее по инерции и ещё по какому-то смутному чувству, позволяющему угадывать путь её движения. Он словно заранее знал, что стоит на мгновение отвлечься, и след её потеряется, а значит, потеряется и она. Первый авантюрный толчок вдруг сменился на некую внутреннюю боль и нежелание расставаться, вернее, сильную внутреннюю потребность продлить эту сумасбродную встречу. Олег плохо помнил, как мчался сквозь густой и тёмный — хоть фотоплёнку заряжай, — к тому же завалеженный лес, где и днём спотыкаешься на каждом шагу. Тут же пролетел ни разу не запнувшись, и когда впереди замаячил просвет луга, увидел Лаксану, вернее, её стремительную фигурку, угадываемую меж толстых древесных стволов.

Когда же вырвались на простор, Зимогор почти настиг её и повинуясь внутреннему позыву, хотел подхватить на руки, как там, на альпийском лугу, однако она ловко увернулась и будто бы засмеявшись, внезапно повернула к темнеющему в ночи лесистому кургану. Олег успел ухватить лишь край её широкого, развевающегося на ветру платья и, не выпуская его, как младенец, держащийся за материнский подол, взбежал следом за Лаксаной на высокий и тёмный от развесистых крон лесной остров.

И в полной тьме неожиданно словно наткнулся на неё, вернее, попал в объятья тонких и удивительно нежных рук. Платья уже не было, ощущалось лишь гладкое, невесомое, словно крылья бабочки, притягательное тело. Внутренне протестуя, душой желая продлить это сладкое, фантастическое, как сон, очарование, он набросился на неё со звериной, неуёмной жадностью и ощущение мира угасло в единый миг, как будто откуда-то сверху, с неба, пала мгла и не заслонила свет, но помутила рассудок…

* * *

Он очнулся на рассвете, больной и растерзанный. Толстый хвойный подстил вокруг был перепахан, словно здесь прогулялось стадо кабанов.

Первое, что поразило его, рядом никого не было…

Зимогор помнил всё и одновременно пугался своей памяти, как чего-то невероятного, запредельного и притягательного.

— Лаксана! — позвал он и прислушался к шороху ветра в кронах гигантских сосен.

Потом вскочил, подобрав одежду, лихорадочно натянул на себя и обнаружил, что нет ни одной пуговицы — ни на брюках, ни на куртке. Кое-как запахнулся и крикнул ещё раз, уже безнадёжно:

— Лаксана!..

Монотонный сосновый шум над головой трезвил сознание.

Тогда он встал на колени и пополз, рассматривая землю. Он искал следы, отлично помня её туфельки, однако на лесной земле, покрытой павшей и ещё не перепревшей хвоей, вряд ли что могло остаться…

Зимогор спустился с кургана и огляделся: ветер стелил ранние, высокие травы, с севера нагоняло тучи и заря, встающая на ещё чистом небе, казалась холодной. Он вдруг испугался, что всё происшедшее ночью — плод его неведомой тайной болезни, сумеречного состояния — а иначе как бы он очутился здесь? Иначе откуда взялись бы эти воспоминания-грёзы?

После этого он уже больше не кричал, не звал; запахнув куртку, побрёл к лесу, наугад определяя направление. И хорошо, что его никто не видел в таком состоянии…

По дороге через лес он то и дело запинался о коряжник и тихо по обыкновению матерился про себя.

Костёр давно потух, и топографа вместе с инструментами не было на месте ночёвки. Пустой спальник лежал на подстилке, как сброшенная змеиная шкура…

Зимогор разворошил пепел и угли, раздул их, набросал сухих веток и распалил сначала маленький костерок, однако ещё сильнее озяб возле него, поскольку вспомнил Лаксану, греющуюся у огня. Тогда он наломал сушняка, навалил приличный террикон на старом кострище и, когда пламя взметнулось до нижних ветвей кедрача, обжигая зелень хвои, наконец, согрелся.