Сокровища Валькирии. Звёздные раны - Страница 33

В Латанге посадили уже три транзитных рейса — из Анадыря, Тикси и Чокурдаха, народу было достаточно, и каким прилетели эти люди, откуда — установить невозможно. Ничего в них, кроме очарования женщины, особенного не было — таких утомлённых и молчаливых полярных скитальцев в дохах и унтах сколько угодно по Арктике: может, зимовщики со станции, метеорологи, ветеринары из оленеводческого колхоза, не исключено — коллеги, геологи одной из партий, которые во множестве рыщут по Арктическому побережью.

Всё бы так, коль не заметил бы академик взгляда мужчины — пристального, воспалённого, с прикрытым внутренним огнём, и очень знакомого!

Потом они разошлись, на какое-то время исчезли среди люда и появились вновь с разных сторон. Мало того, академик уловил закономерность движения незнакомцев; они ходили кругами, постепенно суживая их, и тщательно, откровенно рассматривали всех пассажиров. Изредка встречались вместе, о чём-то говорили и вновь расходились — определённо кого-то искали в толпе.

Насадный вспомнил о сумке, незаметно затолкал её ногами, забил под кресло и, прикрыв лицо шапкой, изобразил спящего.

Но странное дело — чувствовал их приближение. И когда показалось, что они уже рядом, резко сбросил шапку и поднял голову…

Этой тревожащей воображение пары вообще в зале не оказалось.

Он мысленно ещё раз посмеялся над собой, отметив, что мнительность — первый признак старости, снова прикрыл лицо и в самом деле задремал.

И вдруг услышал у самого уха:

— Проснись, Насадный, замёрзнешь.

Ему почудился голос Михаила Рожина, который в это время сидел в Москве как полпред. Никто другой не мог допустить такой фамильярности…

«Надежду» крутили сороковой раз…

Академик открыл лицо — полярник в оленьей дохе сидел рядом на освободившемся месте.

— Это вы мне? — спросил он недружелюбно.

— Кому же ещё? — усмехнулся незнакомец. — Здравствуй, Насадный.

— Я вас не знаю.

— И не должен знать. Мы видимся с тобой впервые, — был ответ. — Впрочем…

— Что вам нужно?

Академик никогда себя не афишировал, не выставлялся на досках почёта, не давал интервью ни газетам ни телевидению: работа под секретными грифами исключала всякую его известность, тем более в аэропортах.

— Впрочем, нет, — тут же поправился тот. — Была одна встреча. Но мы виделись всего несколько секунд.

Человек посмотрел в глаза: покрасневшие его белки говорили о долгой бессоннице или о сильном внутреннем напряжении.

— Совершенно вас не помню, — вымолвил Насадный.

— Нет, ты помнишь. Много лет назад сидел вон в том кресле, так же ждал рейса и однажды случайно наступил мне на руку. Эта песня тогда тоже звучала…

Святослав Людвигович внутренне содрогнулся, непроизвольно посмотрел себе под ноги.

— Помню. Такое было… Хотите, чтобы я извинился?

— Не за что, Святослав Людвигович, — упредил незнакомец. — Я сам подсунул руку под твою ногу. Сделал это умышленно.

— Не понимаю… Зачем?

— Чтобы сейчас была причина подойти к тебе, напомнить и привлечь к себе внимание. Ты никогда не останешься равнодушным к мальчику, которому по неосторожности наступил на руку.

Насадный помолчал, стараясь осмыслить логику поведения этого человека, но убедительных объяснений не нашёл.

— Но тогда… Я вам не представлялся, не называл имени. Да и вы были ещё подростком.

— Это совсем не обязательно. И тогда, и сейчас я уже всё знал о тебе, академик.

— Не слишком скороспешное утверждение? — наливаясь холодом, спросил Святослав Людвигович.

Тон его не был ни развязным, ни фамильярным; в нём слышалась сильная мужская натура, власть и, как ни странно, товарищеское участие. Привыкший работать среди разных людей из мест самых немыслимых, имеющий отличный музыкальный слух, Насадный всегда точно улавливал особенности речи — говор, произношение и акцент, и безошибочно определял, откуда прибыл тот или иной человек. В речи этого незнакомца шероховатости замечались, но ранее неслышимые и лишь отдалённо напоминающие белорусский, полесский акающий говор, но без твёрдого «ч» и мягкого «г».

— Хочешь послушать всё о своей жизни? — задумчиво улыбнулся незнакомец и, сняв шапку, пригладил короткий белёсый ёжик. — Пожалуйста, искатель Звёздных Ран. Начну с момента, когда в тебе утвердилась и созрела душа: блокадный Ленинград, голодный и гордый мальчик…

— Увы, так не бывает, — печально произнёс Святослав Людвигович.

— Почему же, Насадный? Потому, что ты поживший, зрелый человек?

— Да уж, не мальчик… И вряд ли бы сейчас людоеды отняли валенки.

— Отнимут, академик. Сначала ощупают, как в прошлый раз, проверят, есть ли на тебе мясо, и если тебя невозможно съесть, повалят на снег и оставят босым… И ты снова будешь сидеть и замерзать на занесённых трамвайных путях…

Святослав Людвигович помолчал, огляделся — красивой женщины, его спутницы, было не видно…

— Где же ваша… жена? — спросил он.

— В диспетчерской. Пытается убедить дежурного, чтобы не давали вылета в Красноярск грузовому борту АН-12.

— А что, будет борт в Красноярск? — как всякий задержанный пассажир, спросил академик.

— К сожалению, будет, — проговорил мужчина. — Сейчас он ещё в воздухе. Приземлится только через десять минут. А через час ему дадут вылет на Красноярск. На борту есть четыре свободных пассажирских места.

— Я вас понял! — непроизвольно оживился Насадный, но странный собеседник перебил его.

— Неправильно понял. Тебе ни в коем случае нельзя садиться на этот борт. Да, ты хочешь воспользоваться льготами Героя Соцтруда и попасть на грузовой рейс. Но этого решительно нельзя делать!